Записки ворчливого попугая

Воспоминания Иды Миримовой

Начало 1, 2, 3

... Хотя Опочка была порядочным захолустьем, в ней было крепкое ядро интеллигенции, и жизнь в городке была интересная. Был струнный оркестр, возглавляемый братьями Вареятовыми, устраивались музыкальные вечера, в которых принимал участие и военный духовой оркестр. Был сильный для такого городка любительский драмкружок, которым руководил Михаил Петрович Румянцев. Спектакли и концерты шли в городском клубе зимой, а в летнее время – на валу. Ставили обычно классику, помню, например, постановки «На дне», «Доходное место», «Власть тьмы», играли также и советские пьесы. Выбор пьес, особенно классических, обуславливался еще наличием имеющихся в распоряжении артистов костюмов. По всей Опочке собирались остатки уцелевшей одежды прошлых лет, и когда поднимался занавес, по залу прокатывался шепот: фрак Николая Анисимовича Кудрявцева, фата Марии Федоровны Румянцевой, цилиндр доктора Заломоновича (а папы сохранился черный шелковый цилиндр)…

Лет десяти-двенадцати я безумно увлекалась театром. Мне кажется, что никогда потом я уже не испытывала такого жгучего волнения, такого замирания и восторга, как тогда на спектаклях в опочецком театре, где у артистов отклеивались усы и бороды, ходуном ходили полотняные колонны и на всю залу разносился шепот суфлера. Я тогда и не мыслила себе другого жизненного пути, кроме артистического, да это, наверное, было общим увлечением среди моих подруг. Мы устраивали свои спектакли где только могли: в амбаре на нашем дворе, в сарае у наших соседей Малиновских, на клубной сцене исправтруддома (так называлась тогда тюрьма). В исправдом нас пускали потому, что отец моих подружек Шпаковских работал там бухгалтером. Заключенные в основном были мужики, осужденные за драку: ни один праздник не обходился в Опочке или соседних деревнях без поножовщины. И вот таким зрителям мы показывали наши постановки, в основном пьесы-сказки: «Аленький цветочек», «Иван Царевич», «Розочка и Беляночка». И нас хорошо принимали, ласково к нам относились.
( Collapse )

Начало

( Collapse )

Как же хочется верррить, что вы без наших встррреч тоже соскучились! Поэтому пррредлагаю отбррросить многие пррроблемы, в которррых мы запутались, и пррросто с хорррошим настррроением поболтать с дрррузьями – я так давно не курлыкал в попугайной гостиной вместе с вами!

Гость этой встррречи – Эд, и если вы ещё мало знакомы, то у вас есть отличный шанс изменить ситуацию, потому что luckyed – классный, говорррю легко и ответственно. Так что мы с ним будем уже в эту сррреду, в 13 часов по Москве рррады вас пррриветствовать в попугайной гостиной!

Под катом несколько слов о luckyed и ссылки на посты Эда.

Ещё ррраз напоминаю: в сррреду, в 13-00 начинается наша беседа.


( Collapse )

UPD
Встррреча пррроходит здесь, пррриглашаются все! =)

Пррредыдущие рррассказы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10

( Collapse )

Сейчас трудно себе даже представить, до чего убогой была нэповская роскошь. Человек, носивший пиджак и галстук, считался неслыханным франтом, изысканным денди. Человек, покупающий пирожное, считался кутилой, прожигателем жизни.

Однажды таким прожигателем жизни оказался и я. Была у меня приятельница, девочка лет семнадцати, которую звали Таня Ларина. В отличие от пушкинской Тани была она не Дмитриевна, а Константиновна. Я проводил с ней много времени. И, между прочим, свел как-то в Дом искусств. Она понравилась Мише Зощенко, он запомнил ее и потом, встречаясь со мной, всякий раз спрашивал меня о Тане Лариной.

Однажды, поздней осенью 1921 года, пошел я с Таней в театр, находившийся в Пассаже и называвшийся петроградцами по старой памяти театром Сабурова. В фойе театра – неслыханная новость! – был буфет. В антракте мы с Таней, как заколдованные, ходили мимо стойки, где стояла большая ваза с пирожными. Конечно, я понимал, что настоящий кавалер должен был бы угостить свою даму, но колебался. ( Collapse )

Григорий Иванович шумно вздохнул, вытер подбородок рукавом и начал рассказывать: — Я, братцы мои, не люблю баб, которые в шляпках. Ежели баба в шляпке, ежели чулочки на ней филь­декосовые, или мопсик у ней на руках, или зуб золотой, то такая аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место.

А в свое время я, конечно, увлекался одной аристократкой. Гулял с ней и в театр водил. В театре-то все и вышло. В театре она и развернула свою идеологию во всем объеме.

( Collapse )

Начало

Необыкновенно удачной и приятной была и другая находка: в мусоре, покрывавшем арену, я обнаружил грязный и изорванный номер «Римской Ежедневной Боевой Секиры», в котором оказался критический разбор именно этого представления. Как источник новостей газета устарела на много столетий, и я публикую здесь перевод этой статьи только для того, чтобы показать, сколь мало изменились стиль и фразеология театральных критиков за века, которые успели миновать с тех пор, как почтальоны доставили эту еще пахнувшую типографской краской газету подписчикам «Римской Ежедневной Боевой Секиры».


«ОТКРЫТИЕ СЕЗОНА В КОЛИЗЕЕ. — Несмотря на неблагоприятную погоду, избранное общество города чуть ли не в полном составе собралось здесь вчера вечером, чтобы присутствовать при первом появлении на подмостках столицы юного трагика, снискавшего за последнее время столько похвал в провинциальных амфитеатрах. Зрителей было около шестидесяти тысяч, и вполне вероятно, что, не будь улицы в столь непроходимом состоянии, театр не смог бы вместить всех желающих. Его августейшее величество император Аврелий занимал императорскую ложу, и взоры всех присутствующих были обращены к нему. Спектакль почтили своим присутствием многие знатнейшие вельможи и прославленные генералы, и не последним среди зрителей был молодой лейтенант из патрицианской семьи, на челе которого еще не успели увянуть лавры, добытые в рядах „Гремящего легиона“. Приветственные крики, раздавшиеся при его появлении, можно было услышать за Тибром!

Недавний ремонт и отделка немало способствовали увеличению удобства и уюта Колизея. Подушки вместо твердых мраморных сидений, которые мы столько времени терпели, — очень удачное нововведение. Теперешняя дирекция заслуживает благодарности публики. Она возвратила Колизею позолоту, пышные драпировки и вообще все то великолепие, которое, как сообщили нам старые завсегдатаи Колизея, составляло гордость Рима пятьдесят лет тому назад.

( Collapse )

Память - птица неожиданная, захочет – уйдёт, захочет – верррнётся. Моя вдррруг заглянула в гости после поста пррро детские сказки. В комментаррриях прозвучало имя Бажова и я вспомнил…


Александр Перельман в день своего 90-летия. Фото Ю. Белинского

Александр бывал у нас дома - у него сложились очень тёплые отношения с моими бабушкой и дедушкой, ну а я, естественно, старррался не пррропускать эти визиты. Он был потрррясающим аррртистом, любые ррразговоррры, чаепития, воспоминания пррревррращались в спектакль, игрррались самозабвенно и вдохновенно, он летал, не обррращая внимания на свой возррраст и силы – кому вообще интеррресны возррраст и силы, когда есть крррылья!

«Официальный» же спектакль, на которрром я видел его в последний ррраз, был, как вы уже догадались, «Сказы Бажова». Почему-то память смеётся, сидя напррротив, и не хочет подсказать где это было. В голове крррутится музей Достоевского, но я не совсем уверррен. Зато в чём уверррен точно – в тот ррраз его выступление записывали на рррадио, из-за этого даже задеррржали начало спектакля. Так вот, никогда больше я не слышал, чтобы так читали Бажова. Именно так! С таким говоррром, интонацией, волшебством и равновесием чуда.
Мне очень хочется надеяться, что запись сохррранилась.

А под катом ещё слова о Перельмане.

( Collapse )

Моему приятелю-репортеру перепала как-то пара контрамарок — так мне удалось попасть несколько дней назад в один из любимых нашей публикой эстрадных театров.
Среди прочих номеров в программе значилось и соло на скрипке, исполнял его поразительной наружности мужчина — слегка за сорок, но с совершенно седой копной волос. Не страдая пристрастием к музыке, я разглядывал скрипача, пропуская мимо ушей систему производимых им звуков.
— С этим скрипачом месяца два тому назад случилась интересная история, — сказал репортер. — Меня послали к нему. Я получил задание написать колонку, выдержанную в самом что ни на есть веселом и смешном духе. Шефу вроде нравится мой шутейный подход к местным происшествиям. Да, ты не ошибся, я сейчас пишу фарс. Ну, я съездил к скрипачу, разузнал у него все в подробностях, а задание провалил. Вернулся восвояси и развез как мог юмористический отчет об одних похоронах в Ист-Сайде. Почему? Хоть убей, не вижу в этой истории ничего смешного. Вот разве тебе удастся сделать из нее одноактную трагедию для пролога. Факты я тебе все предоставлю.
После спектакля мой друг репортер поведал мне эту историю за кружкой пива.
— Я тебя не понимаю, — сказал я, когда он поставил точку. — Тут есть готовый сюжет для прекрасного юмористического рассказа. Эти трое не могли бы вести себя глупее и нелепее, будь они всамделишными актерами во всамделишном театре. Я сильно подозреваю, что театр — это мир, а все актеры в нем — мужчины и женщины, так я цитирую Шекспира.
— Возьми и напиши его сам, — сказал репортер.
— И напишу, — сказал я, и слово свое сдержал, хотя бы для того, чтобы показать моему приятелю, какой материал для фельетона он прошляпил.
Неподалеку от Абингдон-сквера стоит дом. В нижнем этаже его уже четверть века помещается лавочка, где торгуют игрушками, галантереей и писчебумажными товарами.
Два десятка лет тому назад в комнатах над лавочкой играли свадьбу. Домом и лавкой владела вдова Майо. В тот вечер вдова выдавала свою дочь Элен за Фрэнка Барри. Шафером жениха был Джон Дилэни. Элен шел девятнадцатый год, и ее портрет красовался в утренней газете по соседству с заметкой, озаглавленной «Дама убивает оптом» (судебная хроника гор. Бьютт, шт. Монт.). Но отвергнув умом и глазами связь между заголовком и портретом, вы хватали лупу и разбирали подпись, в которой Элен именовалась представительницей блистательной плеяды красавиц Нижнего Вест-Сайда. Фрэнк Барри и Джон Дилэни были не менее блистательными кавалерами того же района и закадычными друзьями, из тех, что в любой пьесе так и норовят сделать друг другу пакость. Во всяком случае, те, кто покупает билеты в партер и беллетристику, только того и ждут. Пока что это было первое смешное место в рассказе. Друзья участвовали в состязании, призом в котором служило сердце Элен. Когда победу одержал Фрэнк, Джон пожал ему руку и честь по чести поздравил — ей-ей, поздравил.
После брачной церемонии Элен побежала к себе надеть шляпку. Она выходила замуж в дорожном платье. Новобрачные собирались на неделю уехать в Олд-Пойнт-Комфорт. Внизу их поджидала обычная толпа галдящих дикарей, державших наготове охапки старых башмаков и пакеты с дробленой кукурузой.
Вдруг Элен услышала грохот — это с пожарной лестницы к ней в окно прыгнул обезумевший от страсти Джон Дилэни. Взмокший хохол прилип к его лбу, и он с ходу приступил к осаде утраченной им возлюбленной; осыпав ее бурными попреками, он молил ее скрыться или смыться с ним на Ривьеру, в Бронкс или любую другую местность, где имеются итальянские небеса и dolce far niente.
Сам Блейни содрогнулся бы, увидев, как Элен дает отпор Джону. Глаза ее пылали гневом, а своим вопросом, за кого он ее принимает, она буквально испепелила его.
Джон готов был удалиться. Мужество покинуло его. Он отвесил Элен низкий поклон и залепетал что-то насчет того, что «он над собой не властен», а также «навеки сохранит в своем сердце память о…», в ответ на что она велела ему, не теряя времени попусту, седлать пожарную лестницу и мчать вниз во весь опор.
— Я устранюсь, — сказал Джон Дилэни. — Уеду на край света. Раз ты принадлежишь другому, оставаться здесь выше моих сил. Мой путь лежит в Африку, там средь незнакомой мне природы я попытаюсь за…
— Бога ради, уходи скорее, — сказала Элен. — Сюда могут войти.
Он опустился перед ней на колено, и она протянула ему свою лилейную ручку, дабы он запечатлел на ней прощальный поцелуй.
Девицы, случалось ли вам пережить тот счастливый миг, когда ваш избранник надежно приторочен к вам узами брака, а отвергнутый вздыхатель врывается к вам с прилипшим ко лбу хохлом, падает на колени и лопочет об Африке и о любви, которая, невзирая ни на что, будет цвести в его сердце, не увядая, подобно бессмертнику? Если да, значит, великий божок Купидон преподнес вам лучший из своих даров. Разом насладиться и своим могуществом, и блаженной незыблемостью своего нового положения, услать злополучного обожателя лечить разбитое сердце в чужие края и, пока он приникает в прощальном поцелуе к вашим пальцам, ликовать, что ваш маникюр в отменном порядке, — вот это жизнь! Нет, нет, девицы, такой случай упускать нельзя.
А дальше — неужели вы догадались? — дверь, как и следовало ожидать, распахнулась, и в комнату ворвался новобрачный, возревновавший новобрачную к шляпке, которой уделялось так много внимания.
Джон Дилэни напечатлел прощальный поцелуй на руке Элен, махнул через окно и скатился по пожарной лестнице — так начался его путь в Африку.
А теперь, пожалуйста, музыку и помедленнее: всхлип скрипки, вздох кларнета, тихий стон виолончели. Вообразите себе эту сцену. Фрэнк, вне себя от бешенства, испускает душераздирающий крик. Элен кидается ему на грудь, желая внести в дело ясность. Он сбрасывает с плеч ее руки — раз, другой, третий отталкивает он ее (режиссер покажет вам, как это делать) и швыряет — рыдающую, убитую горем, наземь. Он не желает ее больше видеть и, прорвавшись сквозь толпу ошарашенных зевак, покидает брачный чертог.
А теперь, раз уж театр — это мир, зрителю не миновать выйти во взаправдашнее фойе этого мира и там сочетаться браком, умирать, седеть, богатеть, нищать, ликовать или горевать — весь тот двадцатилетний антракт, который предшествует поднятию занавеса перед следующим действием.
Миссис Барри унаследовала лавку и дом. В тридцать восемь лет она обошла бы на любом конкурсе красоты не одну восемнадцатилетнюю девицу, как по очкам, так и по общим показателям. Лишь немногие помнили теперь, какой комедией кончилась ее свадьба, хотя она и не делала из этих событий тайны. Она не перекладывала их лавандой, не пересыпала нафталином, но и не сбывала журналам.
Однажды процветающий юрист средних лет, постоянно покупавший в ее лавке бумагу и чернила, предложил ей через прилавок руку и сердце.
— Премного вам благодарна, — сказала Элен бодро, — но вот уже двадцать лет я принадлежу другому. И хотя вел он себя как нельзя глупее, сдается мне, я его по-прежнему люблю. Последний раз я его видела через полчаса после свадьбы. Вам какие чернила требуются — копировальные или простые?
( Collapse )

Пррролог.   Часть 1.


Всеволод Николаевич Гернгросс–Всеволодский (1882-1962)

"«Институт Живого Слова».
Нигде и никогда за все годы в эмиграции мне не приходилось читать или слышать о нем.
Я даже не знаю, существует ли он еще.
Скорее всего он давно окончил свое существование.
Но был он одним из самых фантастических, очаровательных и абсолютно нежизнеспособных явлений того времени.
Его основатель и директор Всеволод Гернгросс–Всеволодский горел и пылал священным огнем и заражал своим энтузиазмом слушателей «Живого Слова».
Я никогда не видела его на сцене. Думаю, что он был посредственным актером.
Но оратором он был великолепным. С первых же слов, с первого же взмаха руки, когда он, минуя ступеньки, как тигр вскакивал на эстраду, он покорял аудиторию.
О чем он говорил? О высоком призвании актера, о святости служения театральному делу. О том, что современный театр зашел в тупик и безнадежно гибнет. О необходимости спасти театр, вывести его на большую дорогу, преобразить, возродить, воскресить его.
Вот этим-то спасением, преображением, возрождением театра и должны были заняться — под мудрым водительством самого Всеволодского — собравшиеся здесь слушатели «Живого Слова».
Всеволодский, подхваченный неистовым порывом вдохновения и красноречия, метался по эстраде, то подбегал к самому ее краю, то широко раскинув руки, замирал, как пригвожденный к стене.
Обещания, как цветочный дождь, сыпались на восхищенных слушателей.
— Вы будете первыми актерами не только России, но и мира! Ваша слава будет греметь! Отовсюду будут съезжаться смотреть и слушать вас! Вы будете чудом, немеркнущим светом! И тогда только вы поймете, какое счастье было для вас, что вы поступили в «Живое Слово»…
Слушателей охватывала дрожь восторга. Они верили в свое непостижимо прекрасное будущее, они уже чувствовали себя всемирными преобразователями театра, увенчанными лучами немеркнущей славы.
Всеволодский был не только директором «Живого Слова», но и кумиром большинства слушателей — тех, что стремились стать актерами. Кроме них, хотя и в несравненно меньшем количестве, были стремившиеся стать поэтами и ораторами".
Одоевцева




Всеволод Николаевич Гернгросс (псевдоним Всеволодский) – настолько яррркая личность тех вррремён, что попугай его кипучей деятельностью был и очарррован, и восхищён, полёт его фантазий вообще не имел гррраницы! А какие рррядом с ним интеррресные тусовались лица, какие пррридумывались пррроекты – от института до этногрррафического театррра! Об институте «Живого Слова» сохррранились и воспоминания Николая Энгельгардта, на дочеррри которррого Анне после ррразвода с Ахматовой был женат Гумилёв. Пожалуй, попугай пррроцитирррует и его несколько слов.

( Collapse )

Пррродолжение следует.